25 декабря 1941 года Каменский район был полностью очищен от фашисткой нечисти. О том, что творилось во время хозяйничанья врагов и как люди встречали освободителей, рассказывает наш земляк, Алексей Наумов:

Удивительно! Но именно эти слова, от самих гитлеровцев, женщины нашей семьи услышали еще в декабре 1941 года! Настолько шоковым было состояние немецкого солдата после, совершенно неожиданного для них, контрнаступления Красной Армии под Москвой 5 декабря 1941 года.

Сразившая их новость, вкупе с русскими трескучими морозами и немецкими куцыми летними шинелями,  хлопчатобумажными брюками и пилотками,сбили с них европейский гонор. Блицкриг «драг нах остен» приказал долго жить еще летом. И вместо парада на Красной площади они оказались в заснеженной сложнорельефной (глубокоовражной) русской деревне без асфальтовых и железных дорог.

Подпитка из далекой Германии танками и другим вооружением, обмундированием и провиантом прекратилась. Танки, с которыми они пришли, наши артиллеристы повыбивали еще в ноябре под селами Яблоново, Закопы,Кресты, Мостаушка. А под селом Филоновка в лесу хорошо их пожгла наша авиация. Так что, новых танков они ждали как последнюю надежду. Да, еще этот снег, ужасный мороз и сосредоточенное, молчаливое, враждебное население. От их ноябрьской бравады остались одни воспоминания. 

К нам в Каменское к берегам реки Галичка ни один танк спуститься не решился. Однажды закатилась со стороны села Галицы грузовая автомашина. К реке она спустилась, переехала мост, и по косогору, вдоль левого берега против ее течения, стала подниматься на улицу Хуторка на Попов верх, где располагался их штаб с наблюдательным пунктом на колокольне церкви. Инерции движения автомашины по горизонтали и отваги шофера хватило на пол горы. Забуксовав, остановилась. Слева почти отвесный обрыв к реке, дорога узкая только для наших лошадок, телег и саней. Шофер даже вылезти из кабины не может — сразу обрыв.

Дальше цирк часа на четыре с криками «шнелль, шнеля. руссишь швайн».  Согнанные жители из ближайших изб только усложнили ситуацию: толкают машину вверх, и сами скользят валенками по снегу, а буксующие колеса начинают разворачивать автомашину поперек дороги, кузовом к реке. Начинают сгонять жителей уже из всех домов (женщины и подростки). Посылают их на окраину села к ометам за соломой, которую бросают под колеса и устилают ею весь подъем. Не помогает, солома со свистом вылетает из-под колес. Да еще часть пацанов подростков, уйдя за соломой, разбежались, или спрятались, закопавшись в омет. Двои из них мне известны: 16-летние друзья Михаил Воробьев и Петр Визовитин.   Если шофер, уже основательно замерзший, отпустит тормоза, машина скатится под обрыв в реку. Вся деревенская «мелкота» повылезала на улицу (старших-то забрали на помощь) и  глазела на эту толкучку с правого берега реки. Интересно, да и автомашину видят впервые. Наконец приводят немецких высоких лошадей, привязывают к постромкам длинные веревки, цепляют за буфер автомашины, и общей толпой вытягивают автомашину наверх улицы. Итак, буксируют автомашину до самого штаба. Больше автомашин мы не слышали-не видели. А вот их длинные повозки на колесах, запряженные двумя лошадьми, бывали. Но, опять, человек пять-шесть наших женщин подталкивают их. Узкие колеса повозок - не полозья саней, и продавливают снег, зарываются в него, и лошади не в силах их тянуть, особенно по нашим оврагам.

  Однажды, за неделю до немецкого отступления, как теперь понимаем, числа 10 декабря, в нашу избу ввалились три замерших немецких солдата в разношерстной одежде, далеко не похожей на военную форму. На пилотках сверху женские шали с обхватом за спину, как закутывают у нас детей в мороз, а   на  одном русская шапка ушанка.  Неожиданно для нас, без грубых окриков попросили жестами покормить их. Размотали свои шмотки, сели за стол. Бабушка выставила из печки на стол чугун с картошкой в кожуре, вареную сахарную свеклу, половину круглой ковриги хлеба, махотку кваса и соль. Они достали свои какие-то консервные банки. Наелись, попросив еще хлеба, согрелись, расстегнули свои френчи, и почесываясь под нательным бельем, принялись с нами, как бы рассудительно, беседовать. Разводя руками, с помощью жестов и нескольких искаженных русских и немецких слов (Фатерлянд, нах хауз, москау, киндер кляйн, яйко, масло) рассказали о своих детях , а потом горестно сообщили нам, что если дойч панцирь (танки) сюда не придут, а придут руссишь панцирь, тогда «Гитлер капут». Кто-то из наших тетей испуганно «Ойкнул!». Один из немцев закивал головой и повторил «Я-я-я, Гитлер капут». Долго наша семья не рассказывала соседям об этом разговоре с немцами, пока не освободились от этой нечисти. Боялись, что за произношение этих двух слов расстреляют.

Да, это уже не те уверенные немцы, которые в начале ноября отнимали у соседки тети Даши гуся и огрели ее прикладом по спине; с хохотом ловили кур по всей деревне, стреляли в лающих собак. 

    17 декабря утром, не веря своим глазам, увидели на улице села наших солдат освободителей. Радость!  А вдоль улиц вместо домов дымящиеся головешки сгоревших домов, да закопченные остовы русских печей и вытянувшиеся к небу, как руки людей, их трубы.

     С утра 16 декабря немцы, стреляя вверх, начали сгонять всех старых и малых на Попову гору к церкви, объясняя через переводчика, чтобы не мешали поджигать дома; всех, кто будет мешать и тушить расстреляют. Стон и плачь огласил все село, улицы на обеих сторонах реки наполнились беженцами, обезумевшими от страха и не понимания, что происходит. Толпа у церкви все разрасталась. Часть женщин с детьми загнали в церковный подвал по каменным ступеням, темный и глубокий, от чего было еще страшнее. Детский рев, плачь женщин, причитания и проклятья наполнили гулкие стены. Наверху рядом с церковью были два или три дома бывших церковных служителей, в которых в это время был немецкий штаб. На колокольне крупнокалиберный пулемет и наблюдательный пункт. Закопы, Черкассы, Яблоново, Воронья, Малиновка  и Галицы как на ладони. Согнав сюда людей, чтобы не мешали поджогу домов, фашисты защитили тем самым еще, свой штаб и важную огневую точку (опорный пункт) от бомбежек и артобстрелов наступающей Красной Армии. Население села стало заложниками, по которым естественно русские не будут стрелять.

Когда, пламя и многочисленные дымы на фоне заходящего солнца, к концу короткого зимнего дня охватило все село, и последний немецкий солдат скрылся в направлении  Орловской области, дверь подвала распахнулась. Выбравшись наверх, народ оцепенел от страшной картины вселенского пожара. Повисла страшная длительная тишина!!!  Наконец, народ, молча, не разбирая под ногами дороги, так как глаза не могли оторваться от огненных качающихся столбов пламени,  побежал вниз к своим домам. Рев коров и отчаянное блеяние овец, бестолково бегающих вокруг горящих домов и закут, зловеще дополняли этот «конец света».

В это время друзья Петр и Миша, о которых мы упоминали прежде, не пошли в церковь перед поджогом деревни, а спрятавшись, следили за поджигателями, и, как только те подожгли их дома, и ушли к другим, они заскочили в горящий дом и начали его тушить. Так их дома, благодаря мальчишескому героизму, пострадали только немного. А вот постройки для скота ребятам спасти не удалось.

На всю жизнь запомнился мне в сгустившейся ночи зловещий вид единственно оставшегося предмета деревенского быта —  темно-красного раскаленного цинкового корыта на еще горячо дышащим (ближе 4-5 метров не подойти) пепелище сгоревшего соседского  бывшего деревянного дома под соломенной крышей. В те времена многие семьи начинали мыться дома в этих корытах, взамен широких деревянных бочек («дежки» по местному фольклору). Это же какая температура пламени была, чтобы стальной лист толщиной 1,5-2 мм раскалился до вишневого цвета?!  В дальнейшем, когда по работе приходилось бывать в горячих металлургических цехах, неизменно перед глазами вставал образ того раскаленного корыта.

Непередаваемо тяжело!  И тем не менее, с этим кошмаром пришло освобождение от немецкой оккупации нашего села, а 21 — 25 декабря и всего Каменского района.